В этот день в первый раз взошло солнышко. Оно поднялось за щетинистым лесом и продержалось над горизонтом несколько минут. Это было странное солнце. Оно было превращено в яркую золотистую пыль, словно выброшенную из-за леса гигантским пульверизатором; тонкая ее струя поднималась до самой вершины неба, рассыпаясь дождем над лесами, Бараками и рекой.
Все люди ходили, подняв лицо к небу, все были очень радостны, забыв даже про мороз, от которого трескались деревья в лесу. Стал другим и лес. На засыпанных снегом ветках вдруг вспыхнули красные, зеленые, голубые, желтые огоньки, забегали, перескакивая с ветки на ветку, как тысячи светлячков, и лес сразу потерял всю свою суровость и фантастичность… Он стал праздничным и добродушным как детская игрушка.
Теперь с каждым днем все дольше и дольше будет оставаться солнце на небе. Все ярче будет блестеть снег на деревьях и на реке, а когда случайно набежавшая туча сбросит на землю пригоршню мелких снежинок, они будут казаться быстрыми мухами с блестящими крылышками.
А через месяц люди наденут темные очки-консервы, потому что блеск снега станет нестерпим для глаз.
Постепенно завоевывая небо, солнце очистит от снега леса, скинет с речек их тяжелую одежду, обнажит мшистые морщинистые скалы, и лапландская тайга заживет новыми красками, запахами и звуками.
А еще позднее солнце будет чертить по небу полный круг, не скрываясь ни на минуту, и деление суток на ночь и день перестанет существовать. В полночь солнце будет светить и греть немногим слабее, чем в полдень. Словно пытаясь наверстать упущенное время, с необыкновенной быстротой распустятся северные цветы, ковер высоких разноцветных мхов ляжет под потемневшими елями, и побегут по лесу суетливые ручейки. Вода в них будет мягко изумрудного цвета, точно в ней спряталось до поры до времени зимнее небо.
Нигде так не отличается лето от зимы, как за Полярным кругом. И кто захочет увидеть здесь летом остатки зимы, должен будет подняться на вершину высокой тундры, и на дне глубоких ущелий он найдет спрятавшийся от солнца затвердевший снег.
В одну ночь проезжаем мы на оленях те сто километров, которые отделяют нас от Мурманска. Там нас ждет новость: от сильных морозов замерз порт, и от судна к судну люди ходят по льду.
В последний день полярного путешествия в номере гостиницы мы устраиваем выразительный «натюр-морт» из трофеев экспедиции. В нем фигурируют: артистически разодранная рубашка, «кандалакши», похожие на больших гнусных медуз, растерзанные рукавицы и много других предметов, на состоянии которых наше путешествие отозвалось катастрофически.
Утром Дюпон, кряхтя и ругаясь, попробовал пройти несколько шагов и, убедившись в безнадежности этой попытки, определил положение следующим образом:
— Ногу хоть выбрось. Сейчас в ней меньше толку, чем если бы ее вовсе не было. Голова в порядке. Следовательно, беру ответственность в воздухе не только за себя, но и за вас обоих, дорогие товарищи.
У Ильина только слегка болела голова. Повязок трогать не стали и, опорожнив на троих две жестянки консервов, принялись общими силами водружать механика на аппарат. Задача оказалась довольно трудной, потому что простреленная нога затекла и потеряла способность двигаться; зато железные плечи механика приняли деятельное участие в «погрузке», и в конце концов он был помещен в сиденье пилота. Через несколько минут, оправившись от перенесенной встряски, Дюпон оглянулся на уже сидевших позади спутников, включил самопуск, и аппарат после короткого разбегу стремительно рванулся вверх.
Несколькими громадными кругами Дюпон забрал высоту, затем направился в сторону Ниамбы.
Прозрачная завеса светло серого дыма еще покрывала остров. Черная точка медленно переплывала реку. Аэроплан круто скользнул вниз, и шевелящееся пятнышко ясно вырисовалось на том берегу реки.
Ильин наклонился к летчику и, стараясь покрыть рев мотора, крикнул ему в ухо:
— Есть! Уже переплыли!
Дюпон утвердительно кивнул и снова направил аппарат круто вверх.
Широко развернулась чаша горизонта и тоненькой блестящей ниточкой казалась потонувшая в лесной чаще река. Не доходя до резко выделявшихся угловатых пятен зданий института, аэроплан повернул вправо и на далеком расстоянии обошел их громадной дугой. Затем мотор был выключен, и аппарат красиво спланировал на большую поляну у берега реки.
Когда аппарат остановился, Дюпон обернулся к Ильину.
— Вот что, дружище. Итти, конечно, придется тебе, и это очень скверно, потому что я бы легко обладил там наше дело, а тебе устроить все как следует будет трудно.
— Ну, я хорошо знаю все здания и окрестности института.
— Да. Но ты не знаком с рабочими. Это во-первых, — Дюпон критически осмотрел измазанную кровью физиономию и одежду товарища. — А во-вторых — если бы только ты мог сейчас посмотреть на себя в зеркало! Сомневаюсь, чтобы твой вид мог внушить доверие честному человеку. — Он рассмеялся. — В таком виде, конечно, нечего и думать итти. Прежде всего спустись к реке, вымой физиономию и выполощи насколько удастся рубашку.
— Я это ему сделаю, — вмешалась Мадлэн.